Кораблева (Березина) Галина Михайловна

1926 года рождения

Из воспоминаний:

«Закончить в 1941 году я успела только школу-семилетку № 14 Кировского района, что находилась на ул. Левая Тентелевая, 34. Сейчас в этом здании располагается отделение полиции и Районный суд.

В мае мы всем классом отметили окончание учебного года в нашей квартире. Многие собирались поступать в техникум, а я думала учиться в школе дальше, потом в институт. Война изменила всё.

В новом учебном году я отучилась в 8 классе в школе «Серп и молот» всего месяц — и Ленинград оказался в блокаде.

Как правило, в течение зимы мы запасались продуктами, и на съёмной даче не было проблем, но в этот злополучный год я упросила родителей отправить меня в пионерский лагерь. Младшая сестренка Нонна на лето уезжала с училищем, и запасы были ни к чему. Это сыграло роковую роль в нашей семье. Дома провизии не было. Жили только на карточки. В феврале 1942 года мне исполнилось 16 лет, я получила паспорт и сразу поступила на завод «Красный химик» в бухгалтерию учеником счетовода, т. к. карточку давали уже не иждивенческую, а служащую. Проучилась ровно один день, после чего меня послали на расчистку снега и сколку льда на проспекте Стачек. Голодная, ослабленная, с окровавленными от цинги ногами, не знающая ничего, кроме хлебного пайка, я трудилась на сильнейшем морозе. Как я это выдержала – не знаю до сих пор. Однажды, лёжа с мамой на печке (тепло пытались сохранить, как могли), я поняла, что перестала чувствовать сначала ноги, потом постепенно все остальное тело. Работал только мозг, однако ни пошевелиться, ни сказать что-либо я была не в состоянии. Я перестала чувствовать даже постоянный холод. Не было ни страха, ни какого-либо сожаления, стучала одна мысль - вот что человек чувствует перед смертью. Постепенно в обратной последовательности, сверху вниз, я обрела телесное ощущение. Действительно ли это приходила смерть – никто не узнает. Но было очень похоже...

Потом кто-то подсказал маме, что если я поступлю в ремесленное железнодорожное училище, буду иметь трёхразовое питание взамен карточки. Питание представляло собой воду с несколькими плавающими в ней крупинками, но и эту бурду я старалась тайком слить в баночку, спрятанную в противогазной сумке, и отнести домой. Что мы делали в училище? Били по зажатому в тисках деревянному бруску молотком, отрабатывая различные удары путевого обходчика. Потом опять-таки шли на проспект Стачек и скалывали громадные глыбы льда с нечистотами, на носилках отволакивали в приготовленную для этого яму. На работу ходили строем, но я постоянно выбивалась из него и волочилась по более удобным протоптанным дорожкам. Чеканить шаг изможденными окровавленными ногами было выше моих сил. Сначала меня пытались приструнить, но потом отстали.

В блокаду я потеряла родителей. Папа умер в феврале 1942 года. Его на фронт не брали – у него был порок сердца. В то время он работал инженером-электриком в жилконторе при Кировском райсовете. Он отвечал за светомаскировку и за бомбоубежища, так называемые щели. Третью его обязанность я не вспомню. Когда силы стали покидать, папу направили в больницу на усиленное питание. В день назначенной выписки я пришла за ним, но папа сказал, что выписку отложили из-за карантина на пару дней. Через два дня папы в живых уже не было. Говорили, что люди умирали от кровавого поноса. Хоронили папу на Громовском кладбище в одну могилу с одной из его теток и двоюродной сестрой. Единственное, что я помню – рядом росло огромное дерево. Позже, после войны, эту часть кладбища сравняли с землей...

Мама умерла 10 мая 1942 года. Где похоронена наша мама, я не знаю — но, вероятнее всего, она была сожжена в печах кирпичного завода, что стоял на Московском проспекте в районе нынешнего метро «Парк Победы». У меня нет доказательств этому, но душа, ноги и здравый смысл ведут меня именно туда. Сейчас на этом месте установлен Памятный Крест, где проводят поминальные службы с Крестным Ходом и люди несут цветы.

После маминой смерти я заболела воспалением лёгких, и меня взяла к себе папина родная сестра — Екатерина Николаевна Зиновьева, тетя Катя, как с большой любовью называла её до последних дней жизни (на фото 7 - прим. ред.) Я находилась без сознания целую неделю и очень медленно шла к выздоровлению. Тетя Катя меня выхаживала, как младенца, поила настоем из хвои и чем-то ещё. Сил у меня не было даже на еду. Хлеб (если его можно было называть хлебом) я не воспринимала — тётя Катя выменивала его с доплатой из фамильных ценностей на белую булку и насильно меня кормила. Где она находила этот вариант мены, я не представляю. Тогда я мало что воспринимала, настолько была слаба, а потом... Потом хотелось быстрее забыть об этом кошмаре под названием война.

Спасла от верной гибели тётя Катя не только меня. Она помогала всем, кому могла помочь. Обессиленных на улице отвозила на саночках домой, делилась своими чудо-отварами. Ещё она состояла в дружине санитарного поста при Красном Кресте. Вплоть до последних дней она получала поздравительные письма от Красного Креста со словами благодарности. Это был святой человек, заменивший мне и отца и мать.

Эвакуировались мы уже по воде, 3 июля 1942 года, пережив самые страшные дни блокады...»

Галя Березина с родителями.

Май 1941 года. После седьмого класса.

Перед войной — сёстры Березины, Галина (справа) и Нонна.

Галина (слева) и Нонна Березины.

Галина (справа) и Нонна Березины.

8 февраля 1942 года, за день до 16-летия. Фото на паспорт.

Екатерина Николаевна Зиновьевна, санитарка Санпоста.

Одноклассницы. Встреча через 68 лет.

9 февраля 2014 года — 88 лет.