Карцивадзе Нина

Дочь Марии Юстусовны Виссель.

Фото слева — 1940 г.

Воспоминания

«Писать о блокаде у меня не получится. Буду писать о том, что помню до 25 марта 1942 года. Последующие события достаточно полно отражены в переписке 1942-1944 годов. Война началась в великолепный солнечный день. Мама‚ её сестра Лена и я поехали за грибами. Мама хорошо знала Репино, т.к. её родители проводили лето с детьми на Карельском перешейке. Грибов было очень много. Над нами летали самолёты. Вернулись в город. На Финляндском вокзале и в трамвае нас насторожила подавленность встречных. А мы за день устали, поэтому из общей массы не выделялись. Дома нас ждали моя бабушка Оля‚ её сестра бабушка Маня и тётя Катя. Бабушки готовили картофельные котлеты к нашему возвращению.

Мир перевернулся, когда тётя Катя рассказала нам ‚что началась война. Мои любимые котлеты с замечательной грибной солянкой не глотались. Слёзы непроизвольно капали в тарелку. Было мне почти 8 лет, но сердце чувствовало, через какие потери, испытания мы пройдём.

Первые месяцы войны запомнились хлопотами по заклеиванию стёкол‚ светомаскировке, учёбой по обращению с противогазом, учёбой по борьбе с зажигалками. Чердаки засыпали песком‚ дерево на чердаках обрабатывали раствором для предотвращения пожара. Жили мы в доме 76-78 по Большому проспекту Петроградской стороны. В этом же доме жил архитектор этого дома Г. Д. Гримм. Бабушки сушили сухари — они хорошо знали, что такое война и голод. В булочной до введения карточной системы было много сортов булок и хлеба. Мама была на земляных работах на Лужском рубеже‚ а потом рыла окопы неподалёку от Планового института на Геслеровском (Чкаловском) проспекте.

В конце июля меня отправили в деревню Клинково — это 12 км от станции Будогощь. Тётя Катя знала о неразберихе детской эвакуации — вот и попала я к её друзьям-школьным работникам, Степановым. Тётя Лена работала на военном заводе. Когда стремительное наступление немцев замыкало кольцо вокруг Ленинграда, то в последний момент её предупредил военпред. Во дворе завода он сказал ей‚ что он знает‚где её племянница ‚и надо ехать за ней сегодня, а не завтра! А вообще, сегодня он её не видел, ничего ей не говорил. Нельзя распространять панические слухи! Мама с тётей Леной успели увести меня из Клинково. В деревне осталась моя метрика и все припасы (макароны, крупы)‚ что были отправлены со мной. В Будогощь мы пришли усталые. Лето кончалось, но было жарко и солнечно.

Мы были встревожены: за то время, что мама и тётя прошли 24 км (от Будогощи до Клинково и обратно) около станции появились воронки. Спасибо человеку в красной фуражке (дежурному или начальнику станции)‚ он указал нам воронки, мы терпеливо ждали поезд — каждая в своей воронке. Прилетел немецкий самолёт. Лётчик стрелял из пулемета между воронками‚ издевался, пугал. Мы видели его голову в лётном шлеме, он видел двоих женщин и девочку. Пули вонзались в землю‚ поднимая облачка пыли. Мой первый страх — обстрел на открытом месте. Красная фуражка подходил к нам и говорил‚что поезд будет‚ что он имеется, что прицепить к поезду, что он нас обязательно отправит.

Поезд пришёл в сумерках. Перед паровозом были 2 платформы. На одной песок‚ гравий, а на другой — шпалы, рельсы и рабочие-путейцы. Я спала, меня держали за плечи. Вагон был набит‚ упасть было некуда. Город встретил нас солнцем, утренней прохладой, великолепием Невского проспекта. Только мы уже знали — происходит нечто страшное. В это время замыкалось вражеское кольцо вокруг нашего города.

Началась жизнь под бомбёжками и обстрелами. В школу решили меня отправить во второй класс на следующий год. Во дворе я была одна, детей уже увезли в эвакуацию. Тётя Лена работала на радиозаводе, тётя Оля — на заводе им. Макса Гельца (Полиграфмаш). Тётя Оля никогда не расставалась с инструментом: штангенциркулем и микрометром. У меня сохранилась фотография с блокадной доски почёта — тётя Оля лучший контрольный мастер, Шурёнок — тоже контрольный мастер. Это названная сестра тёти Оли, она жила вместе с нами, звала бабушку Олю мамочкой.

В дружину МПВО были мобилизованы бабушка Оля и тётя Катя. Бабушка всегда брала меня на дежурство в парадной. Эти дежурства были организованы для предотвращения проникновения посторонних на крышу. В Плановом‚ где работала мама‚ был госпиталь. Сын нашей знакомой (соавтора тёти Кати) Г. М. Даниловой дежурил на крыше своего дома на улице Ленина, увидел ракеты над Плановым институтом — госпиталем, сообщил в милицию. Подросток, совершивший диверсию за кусок хлеба, был пойман. Зажигалки попали на крышу института. Раненых вынесли‚ вывели, пожар потушили быстро. Мама вернулась очень измученная — она выводила и выносила раненых. Ей запомнился очень крупный мужчина: она взвалила его себе на плечи, держала его руками, вывела из задымления‚ а потом сама удивлялась, что она смогла это сделать. Стресс делает невероятное!

Запомнился мне обстрел Сытного рынка. Мама и тётя Лена пошли менять вещи на продукты. Начался обстрел: рынок — место скопления ленинградцев. Сколько часов это длилось? Вся моя счастливая жизнь прошла перед моим внутренним взором. Я ходила по кухне‚ меня уговаривали присесть‚но отвлечь меня от страшных мыслей никто не мог. Наконец они вернулись: оказывается, на Кронверкской улице их силой затолкал в бомбоубежище директор булочной. Не попали они на рынок. Я хорошо помню ужас этих часов ожидания. Это мой второй страх.

Однажды выменяли кусок масла. Внутри была картошка. Хорошо, что картошка была чистая — обжарили и съели. «Откуда в городе мясо!» - сказали бабушки и запретили смотреть в сторону котлет на рынке.

Обстрелы начинались во время пересменок на заводах. Бомбили и обстреливали больницу им. Эрисмана - госпиталь 1 Мединститута, завод им.Макса Гельца (Полиграфмаш), завод на Большой Монетной, рынок. По совету Германа Давыдовича Гримма мы и жильцы верхних этажей укрывались в прихожей нашей квартиры на первом этаже. Между четырёх капитальных стен нас могло убить только прямое попадание бомбы. В квартире было 4 окна на Плуталову улицу и 2 окна во двор. За всё время войны у нас уцелели все стёкла! Баба Оля повесила иконы около каждого окна. Нет атеистов на войне! Эта беда обошла нас стороной. На Плуталовой был разрушен дом, в дом напротив влетел снаряд. Упала бомба во двор дома напротив по Бармалеевой улице (не взорвалась?) Через квартиру прошла воздушная волна. Вихрь распахнул входные двери со двора и с Плуталовой улицы. Это были тяжелые дубовые двери, двойные, на крюках. Все 6 дверей распахнулись! Моя кровать стояла в прихожей; все, кто сидел на кровати, были сброшены на пол. Я тоже упала — запомнила, что в руках у меня была книжка о Пастере, французском микробиологе. Я читала во время обстрелов, бомбёжек — это был мой протест против этого безумия войны. В конце декабря, в январе я читала о происхождении жизни на 3емле. 3начит, эти «новые ящеры» тоже исчезнут с лица планеты!

Была у нас ёлка 1942 года. Украсили большое «дерево», алое. Нашли в ёлочных игрушках 3 грецких ореха, разделили их. На ёлку тётя Катя купила 2 новые игрушки — чайник с кривым носиком и «волшебную» лампу. Немцев немного отогнали от Москвы, появилась надежда на перелом в военных действиях. На фронт на Невский плацдарм ушел Вася — муж двоюродной сестры моей мамы. Он пришёл прощаться. Бабушки горестно говорили потом‚ что для таких высоких окопов не бывает. У его жены — Иры — родилась девочка Леночка. Этот ребёнок остался жив — пережил блокаду, войну. Очень давно не было никаких известий от крестницы бабушки Оли: они жили на Гатчинской улице — Дагмара и двое её детей (муж на фронте). Бабушка вернулась с Гатчинской чёрная: там все умерли от голода — потеряли карточки. Муж Дагмары посылал с сослуживцем посылки для них‚ а тот обманывал его‚ присваивая передачи. В 1944 году он узнал правду, плакал у нас на кухне...

Я ходила с бабушкой за хлебом до тех пор, пока мы не стали свидетелями ужасной сцены: подросток выхватил хлеб у женщины, сразу упал на пол, запихал хлеб в рот. Его били. После этого в булочной я не была. Был день в декабре‚ когда в булочной не было хлеба. Голод терзал нас, сводил с ума. Тётя Катя у печки читала французский роман, переводила нам. Страницы были белые, буквы чёткие. Она говорила, что там нет описаний обедов, что было бы мучительно. Я тоже читала или у печки или при свете коптилки. Блокадный хлеб я надёжно накалывала на вилку и «ароматизировала» жаром печки. Откусывать надо было немного, жевать очень-очень долго. Хлеб приобретал сладкий вкус. Конфету (если выдавали) делили на несколько частей — каждому кусочек. Этот небольшой кусочек резали на тонкие «ломтики»‚ которые раскладывали на тончайший ломтик хлеба — получался «бутерброд» к чашке кипятка, завтрак. За ушами были трещины, сукровица затвердевала‚ на боку я не могла спать. У мамы одиннадцать фурункулов на руках.

Вот теперь я расскажу о моём третьем страхе. Услышав об употреблении столярного клея в пищу, я сообщила взрослым о том‚ что под старинным шкафчиком в кухне лежат плитки столярного клея. Клей вынули, употребили. Страшно было, что голодные мама и тётя Лена много раз искали клей под шкафом. Я понимала, что они теряют контроль над своими действиями, над своим сознанием.

Квартира наша была очень холодная, мы всегда запасали дрова в кладовой, в чулане. Топили печь на кухне. Это была стальная снаружи‚ а внутри выложенная кирпичами громадина в форме снаряда. Высота её около двух метров. Говорили — снаряд 1914 года. Сколько дров мы распилили и раскололи для нашей спасительницы! В стене кухни было круглое отверстие в дымоход для трубы самовара. Утро начиналось с самовара. Бабушки всегда варили то‚ что можно было сварить‚ не разрешали есть весь хлеб сразу‚ следиди за количеством кипятка‚ т. к. хорошо помнили голод в Петрограде‚ знали‚ что такое отёки. В тот голод умер мой дед.

Вода была, пока не замёрзли трубы. Ходили мы за водой с саночками на Петропавловскую улицу — из люка был выведен гидрант. Трудно было ползти на ледяную гору. Вода плескалась, ледяной торос увеличивался. У нас в кухне стояла бочка — воду наливали в неё. В кухне становилось холодно. Сохранился листочек — на нём были ежедневные записи о расходе электроэнергии (пока было напряжение в сети). Газету перестали приносить. Радио работало — его не выключали даже на ночь.

Тёти Оля и Лена и Шурёнок работали на заводах. бабушка Оля и тётя Катя — в домовой дружине МПВО‚ мама — в Плановом институте. Бабушка Маня родилась в 1860 году — она была домохозяйка.

Необходимо рассказать о подвиге ослабевших людей. Об этом стесняются вспоминать‚ но городу грозила эпидемия: нужно было убрать нечистоты. В сильные морозы перестал действовать водопровод, отказала канализация. Нечистоты выливали в сливные колодцы во дворе; мороз делал своё дело‚грязная ледяная гора всё увеличивалась. Весной необходимо было сколоть и вывезти эту гору. Лом тяжел, а голодному в холод трудно его поднять. Мама работала во дворе. Я тоже взяла лом‚ но в 8 лет трудно его поднять, трудно справиться с этой работой. Рот мой был открыт. Осколки грязного льда летели высоко — мама прогнала меня, а сама завязала платком нос и рот‚ продолжила работу. Вывозили эти глыбы машины с газогенераторами, которые потребляли дровишки вместо бензина.

На работе мама упала в голодный обморок. Так мама попала в стационар, который был в самом начале Большого проспекта Петроградской стороны, там теперь платная поликлиника. С тётей Катей я прошла от Бармалеевой до «стационара», мне было сказано — смотреть во все глаза и запоминать, запоминать. Я всё помню, всё вижу даже сейчас. Мы идём (ползём) по узкой тропинке‚ витрины магазинов заложены мешками с песком, зашиты досками‚ в лёд вмёрзли автобус, грузовик. Снег был чистый — заводы не работали. Мама была очень слабая, встать она не могла. Её койка стояла в коридоре около тёплой батареи — там было ТЕПЛО! Маме на работе очень категорично сказали‚ что надо ехать в эвакуацию, что она не выживет после голодного обморока.

ЭВАКУАЦИЯ! 8 марта с заводом уехала тётя Лена. 20 (25) марта 1942 года был отправлен Плановый институт. Тётя Катя слегла‚тётя Оля была на заводе, Шурёнок — на казарменном положении. В дверях меня целовала баба Маня, говорила, что больше не свидимся. Вещи (чемодан, пакет с одеялом и подушкой, маленький «докторский» саквояж с термосом) везли на саночках. Нас провожала бабушка Оля, саночки надо было вернуть домой. Вышли — светло было, идти до Финляндского вокзала было трудно, на вокзале стало смеркаться... Бабушка Оля ушла. Моей бабушке было 70 лет‚ она была голодна‚ день был холодный, но надо было вернуть саночки, на них возили воду, дрова, а ослабевшего мужа О. Н. Густавсон возила на работу. Ольга Николаевна окончила гимназию на Плуталовой улице в 1916 или в 1917 году.

Вагон был грязный, на всех напали вши. Мучились 26 дней до Пятигорска. Я заревела: «Зачем ты меня от бабушек увезла!» Я чувствовала‚ нас ждут испытания более страшные, чем бомбёжки, обстрелы, ленинградский голод. О дороге мама даже вспоминать не хотела, мне тоже трудно вспоминать эти 26 дней.

Блокада описана в письмах из Ленинграда. По отношению к жителям Ленинграда враги проводили ГЕНОЦИД. Но нельзя думать, что ленинградцы — бессловесные жертвы. Они спасали свои жизни, жизни своих родных и были готовы сделать всё для Родины, вернув силы после зимы 1941-1942 годов, готовы были приняться за работу».