Ленинградский альбом

Из её книги «Семейные хроники»:

Война. Блокада.

Начало войны

«Эта ужасная война началась 22 июня 1941 года, когда германские войска перешли границу и бомбили Киев и другие города Советского Союза.

В этот воскресный день наша семья — мама, я и Вова вместе с няней Липой, сёстрами мамы Августой и Тамарой с её сыном Арнольдом — были в Ботаническом саду. Долго гуляли по саду, при выходе нам предложили сфотографироваться, и эта семейная фотография первого дня войны сохранилась. Когда мы вышли из Ботанического сада, услышали из репродукторов, установленных на улице, о нападении Германии и объявлении войны.

Война вошла в нашу жизнь очень быстро. Прежде всего, в июле или августе наш детский садик эвакуировали куда-то в район станции Бологое. Я помню, как от станции мы добирались довольно долго до какой-то школы. Младшие дети, среди них и мой братик Вова, ехали на подводах, дети постарше — а мне было уже семь лет — шли пешком. У меня начался жар, хотелось пить.

Нас разместили на полу деревянного здания школы и поили горячим кипятком. Возможно, мы погибли бы от болезней или от голода в немецком плену, но мама нас разыскала, и вместе с другими эвакуированными сюда детьми мы возвратились в Ленинград в товарных вагонах. По дороге над составом появились немецкие самолёты. По команде «Выйти из вагонов! Рассыпаться по насыпи!» дети и взросыле, одетые в белые платья, пытались укрыться под какими-то маленькими кустиками или в траве. Немецкие самолёты кружились совсем низко над нами, но стрелять не стали. Это было первое военное испытание со счастливым концом. Мама говорила, что этим эшелоном руководил очень энергичный и толковый военный человек, поэтому во времена всеобщего переполоха мы добрались до Ленинграда. Скорее всего, именно он отдал команду выгрузиться из вагонов, чтобы показать лётчикам, что товарняк везёт детей, а не военных и вооружение.

В сентябре сомкнулось кольцо блокады вокруг города, сгорели Бадаевские продуктовые склады. С едой стало туго, мама меняла на рынке свои вещи на муку из подсолнечных жмыхов, а няня Липа пекла из них вкусные лепёшки.

В нашем обширном дворе, застроенном двухэтажными деревянными домами, уже стояли зенитки — они стояли и в парке академии. Осенью от бомбёжек в доме по улице Новосельцевской, где мы жили, провалился пол, и мы переехали в дом по улице Песочной, в квартиру эвакуированной семьи. Военные подкармливали нас обедами из полевой кухни. Дети сбегались из всех домов с кастрюльками и котелками за вкусной солдатской кашей. В один осенний день военные ходили по квартирам и раздавали людям свои запасы продуктов, свечи, керосин, и прощались с нами. Они уходили на фронт, а фронт был уже рядом с городом.

С наступлением зимы к голоду прибавился и холод. Мама как врач находилась на военном положении, поэтому не каждый день приносила хлеб, выданный по карточкам. Запасов продуктов у нас не было никаких, в этой квартире их тоже не было. Трамваи в городе ходили плохо, и мама со своим медицинским ящиком с лекарствами добиралась большую часть пути пешком от лицы Льва Толстого, 31-й поликлиники, до улицы Сердобольской и через парк к дому. Несколько раз на неё нападали обезумевшие от голода дистрофики в надежде найти в ящике хоть что-то съестное. Мама объясняла, что она врач, и в ящике только лекарства. Господь хранил её, а значит, и нас. Няня Липа делила хлеб на доли и складывала в большую атласную коробку из-под духов. Хлеб пах духами.

Зимой с продовольствием стало совсем плохо. По карточкам выдавали хлеб, из которого торчала серая бумага и опилки, их мешали с мукой во время выпечки. Иждивенцам, к которым относились старики и дети, выдавали по 125 г такого хлеба в день! Тоненький кусочек хлеба с серой бумагой и опилками в день! Целыми днями Липа грела воду на керосинке, и мы пили горячую воду с этим кусочком хлеба. Возможно, маме удавалось достать ещё какую-то еду, но я помню только хлеб и воду...»